Сразу скажу, что на должность меня пока не назначали. Был предварительный разговор, в ходе которого я согласилась, остальное я узнаю пока от журналистов. Разговоры [о назначении] велись давно, но потом стало для меня ясно, что общественности я уже как бы не пригодилась. Когда эти 25 членов Общественной палаты меня не назначили, я подумала, что странно, что мой опыт работы никому не пригодился. А оказалось, что пригодился он Федеральной службе исполнения наказания. А куда же я еще пойду экспертом по следственным изоляторам, в цирк что ли работать?

Я уже два дня не являюсь членом ОНК Москвы. За восемь лет было очень много разных направлений работы, поскольку это вообще работа разноплановая. Мы занимались проблемами медицины, питания, условий содержания в следственных изоляторах, нормативной базой и внесением необходимых изменений в нее. Это и перечни разрешенного и допустимого и другие документы.

Кроме этого мы занимались благотворительностью. Вот эти книжки, которые мы бесконечно развозили. Потом мы выяснили, что в изоляторе №6 у находившихся там младенцев нет памперсов и детского питания. Ну и доходило до смешного, когда мы на свои деньги и на средства, собранные в интернете, покупали кран-буксы, чтобы починить краны, текущие по всем нашим изоляторам. Мы не только критикуем ФСИН, мы пытаемся вносить какие-то предложения и решать проблемы со ФСИН.

Естественно, что первая реакция на наши действия была негативная, потому что проще скрыть проблему, чем искать пути ее исправления, пусть и с нашей помощью. А потом они поняли, что наша задача — это не бесчисленное количество публикаций в интернете о том, как все плохо, а попытка как-то реально помочь. В диалоге и взаимодействии реально починить эти краны, а не писать о них в газетах. В итоге мы пришли к взаимопониманию, и никаких препятствий на этом пути нам уже не чинили.

Конечно, у нас есть ужасная проблема с недофинансированием ФСИН. С учетом того, что, как мне сказали, в следующем году на 22% могут снизить еще финансирование, становится вообще печально. Ну и вообще, странно было бы, если всей стране становится хуже, а в тюрьмах становилось бы лучше. На это мы не рассчитываем, да.

Если по-честному, то насилие и применение физической силы в московских изоляторах все-таки редкость. Мы находимся, можно сказать, в тепличных условиях по сравнению с нашими челябинскими коллегами, например. Мы хотя бы по этому поводу лишены необходимости все время со всеми воевать. Поэтому у нас относительно ровные отношения и создались. Если бы тут еще и пытали во всех камерах, то надо понимать, что никто бы на работу меня не пригласил. Но у нас этого нет, и вся эта ужасная история с Дадиным… Вот такого у нас нет. Да, были случаи, когда обращались по поводу избиений, и мы — не скажу, что расследовали, потому что у нас таких полномочий нет — но мы вникали в эти ситуации. Пытались разобраться, что произошло, почему это произошло, как сделать так, чтобы этого больше не происходило впредь. Да, это было, но совсем не в тех масштабах, как это происходит в российских далеких колониях, которые никому не подконтрольны, никем не проверяются. Естественно, насилие идет уже там само собой.

В Москве чаще жалуются на избиения в конвойных помещениях в судах. Мы проводили совещания с конвойным полком, неоднократно получали какие-то гарантии, но, к сожалению, эти избиения не прекратились, и заявлений об этом довольно много. То есть какие-то не очень адекватные конвойные избивают, оскорбляют, сковывают людей. Безобразия, конечно, полно и целые стопки этих заявлений мы отдавали на этих совещаниях с конвойным полком, чтобы они там разобрались, что происходит. Они, конечно, ничего этого не признают, но люди возвращаются с судов, и на медосмотре видно, что они избиты, что к ним применялась сила. Вот мы и пытались что-то с этим сделать.

По данным городского управления ФСИН, московские следственные изоляторы переполнены более, чем на треть, при этом перелимит регистрируется во всех шести действующих СИЗО. В ведомстве утверждают, что к концу 2016 года в Москве будут построены еще два спецблока — на 500 и на 96 человек.

Конечно, сотрудникам ФСИН безумно нужна психологическая помощь. Нужны тренинги, нужно преодоление профессиональной деформации, которой очень быстро подвергаются люди. Вы же понимаете, что младший инспектор — это человек, как правило, без высшего образования, а такие люди как раз и восприимчивы к профессиональной деформации. Конечно, им нужна помощь. Но психологическая служба, как и для заключенных, так и для сотрудников, практически отсутствует у нас. Это фикция и существует лишь на бумаге.

Несложно догадаться, что я совсем не довольна теми, кто попал в этом году в ОНК. Мне представляется, что там четыре-пять, от силы десять человек, которые идут туда работать, и работать бескорыстно. Какие-то казаки, какие-то генералы. Вот это все я не поняла. Нет, ну может, конечно, они все прекрасные люди, и организации, которые их выдвинули, будут работать, но пока честность их намерений оставляет большое пространство для сомнений.

Когда будет объявлено об официальном назначении, я пока не знаю. Как родина позовет, так я и прибуду. Пока я не знаю, что именно будет входить в мои полномочия, и какие я должна совершить формальные действия.

В любом случае, я очень рада предложенной мне работе, потому что это дает возможность сохранить полученные навыки. Про колонии я вообще ничего не знаю, потому что у нас в Москве их нет. Наверное, сейчас я являюсь лучшим специалистом в такой узкой теме, как следственные изоляторы. Это моя работа, моя профессия. Поэтому я признательна ФСИН за возможность в ней существовать. Ну и самое главное— я не потеряю своих больных, которых я веду все это время, и которых надо бы вылечить. За эту возможность у меня огромная признательность ко ФСИН.