Первые 15 профессиональных ученых были завезены в Российскую Империю из Западной Европы, в основном из немецких княжеств. Немецкая прививка наукой оказалась успешной. К середине XVIII века в нашей стране было уже три десятка собственных русских ученых, спустя еще полвека их стало в десять раз больше, а сейчас у нас почти полмиллиона ученых, и по занятости в науке мы уступаем только Китаю, США и Японии.
Фото: А. Павлович
Фото: А. Павлович
Закупка науки оптом
Если не брать в расчет богословскую науку, профессиональные ученые (в современном понимании этой профессии) появились у нас одновременно с появлением в нашей стране места их службы — Петербургской академии наук и художеств. Она была учреждена указом Петра I в 1724 году, реальная научная работа в ней началась год спустя, в 1725 году, который и считается годом ее основания. Если называть вещи своими именами, то император подписал указ о том, что наука в России отныне есть, а потом закупил для нее за границей оптом первую партию ученых. Ученые для академии были выписаны из Германии, Швейцарии и Франции, а возглавил первый российский научный коллектив природный русак во втором поколении Лаврентий Лаврентьевич Блюментрост.
Так что исходно русская наука создавалась в XVIII веке трудами Ивана Даниловича (Иоганна Даниэля) Шумахера, Якоба Германа, Ивана (Иоанна Георга) Дювернуа, братьев Даниила и Николая Бернулли, Ивана Ивановича (Иоганна Георга) Гмелина, Данилы (Даниэля Голиба) Мессершмидта, Леонарда Эйлера, Фридриха Мейера и других ученых гостей России. Немецкий акцент в российской науке сохранялся довольно долго, на протяжении всего XVIII и первой половины XIX века. Частью его поддерживали новые представители научной иммиграции в нашу страну, частью — обрусевшие потомки более ранних научных иммигрантов, как, например, Эмилий Христианович (Генрих Фридрих Эмиль) Ленц, Борис Семенович (Мориц Герман) Якоби и многие другие.
Ничего уникального и тем более обидного в этом нет. Наука в целом и особенно точные и естественные науки по своей сути космополичны. Например, сейчас среди американских Нобелевских лауреатов заметна доля таких американцев, как Осаму Симомура, Азиз Санджар, Венкатраман Рамакришнан и др., столь же заметно контрастирующих на фоне типичных янки. Британская наука гордится достижениями своих ученых сэра Андрея Гейма и сэра Константина Новоселова. Причины научной эмиграции не изменились с петровских времен. Это по-прежнему стремление ученого к максимально комфортной самореализации в науке и карьерные устремления.
Приглашенные в Петербург иностранные ученые у себя на родине относились к среднему классу и работу в России рассматривали как временную, необходимую им для повышения своего научного статуса, социальный лифт, как сейчас модно говорить. Профессора и приват-доценты в немецкой науке имели весьма высокий социальный статус — вплоть до уровня тайного советника, то есть генерала по тамошней табели о рангах, поэтому конкуренция в научных учреждениях там была жестокой. В Петербурге же конкуренция поначалу отсутствовала напрочь: там не было с кем конкурировать.
Иностранный проект
В последние годы в истории науки стало модным трендом изучение истории национальных научных сообществ. При этом основной интерес исследователей вызывают не страны мейнстрима, определявшие мировое научное развитие в тот или иной исторический период (Италия, Англия, Франция, Германия, США), а как раз те, которые находились на периферии научной ойкумены и были вынуждены адаптировать к своим социальным и культурным условиям чужеземные институциональные научные структуры. Россия как раз была таким государством. Подробно про процесс социализации и профессионализации российских ученых можно почитать в трудах историка науки, доктора химических наук Александра Родного. Если же коротко, то дело было так.
Талантливые исследователи были во все времена и во всех странах, но профессия ученого в допетровской России, как во многих других странах мира того времени, отсутствовала, и, соответственно, в нашей стране не было научных учреждений. Такого характерного для европейской науки — от эпохи Возрождения до Нового времени — явления, как патронаж, когда патрон, обычно «голубых кровей», поддерживал ученого, приобретая в обмен репутацию просвещенного человека, в России тоже не было. Российская наука в отличие от европейской была государственным проектом, финансировалась и контролировалась исключительно государством в лице высшей аристократии и чиновничества.
Кухаркины дети
При запуске этого проекта и еще по меньшей мере четверть века после его старта в России не было собственных кадров для его поддержки, государственная система образования тогда ограничивалась духовными семинариями, академиями и «цифирными школами» при церквях и монастырях. Позже появились военные, инженерные и медицинские училища и школы, собственные университеты, в 1780-е годы стали открываться народные училища, а в начале XIX века — гимназии в каждом губернском городе для подготовки их выпускников в университеты. Но это было потом, а начиналась русская наука с полутора десятков ученых-иностранцев в Академии наук и готовившейся им смены из восьми студентов в Академическом университете, которых тоже привезли из-за границы.
Спустя десять лет число студентов возросло вдвое, среди них появились российские юноши. Но сопротивление отечественных митрофанушек перспективе зарабатывать на жизнь умом было настолько сильным, что спустя еще пять лет в Академический университет стали брать наиболее одаренных недорослей из подлых сословий и переводить лучших учеников из Киево-Могилянской и московской Славяно-греко-латинской академий. Так ученым стал Михаил Ломоносов.
Он наиболее заметная фигура в отечественной науке, но был далеко не единственным из тех молодых людей низших сословий, кто воспользовался научным социальным лифтом, когда такая возможность открылась. Как писал Павел Милюков (которого больше знают как лидера партии кадетов и министра иностранных дел Временного правительства, но который кроме этого был ученым-историком, доктором Кембриджа), «первые природные русские адъюнкты и академики были выходцами из крестьян или солдатскими детьми».
Источники кадров для науки
В период позднего Средневековья и раннего Нового времени основной социальной базой и главным кадровым резервом для естественных наук в Европе были медики. В XVIII веке подавляющее большинство ученых-естествоиспытателей имели медицинское образование. Только один пример: выдающий математик, создатель математической физики Даниил Бернулли по диплому был врачом. Приглашенный в Петербургскую академию наук, он числился здесь профессором физиологии, занимаясь при этом математикой и физикой, а когда вернулся на родину в Базель, занял в местном университете должность заведующего кафедрой анатомии и ботаники.
В России еще до учреждения Академии наук была такая же ситуация. В 1620 году, то есть когда только-только закончилось Смутное время, был учрежден Государев аптекарский приказ. В нем впоследствии служил Блюментрост, который дослужился до звания лейб-медика Петра I и стал первым президентом Петербургской академии наук. Профессиональные отечественные медики были в нашей стране минимум за век до того, как появились профессиональные ученые. По данным историков науки, к началу XVIII века в России число дипломированных медиков превышало 150 человек.
Медики и фармацевты были источником кадров не только для научной медицины, но и для биологии и химии. Даже в начале XIX века ученый-ботаник мог быть профессором ботаники в университете, но мог служить и по медицинскому ведомству, заниматься ботаническими исследованиями для приготовления лекарств. То же самое касается и химиков: профессор химии мог быть чистым химиком-аналитиком, а мог заниматься химической стороной анатомии и физиологии, не говоря уже о фармацевтике. В итоге столь тесного сотрудничества медицины с химией и биологией как в мировой науке, так и российской, ботаника и химия оформились в самостоятельные научные дисциплины раньше других.
При этом если профессия медика была и осталась самодостаточной и институционализировалась в обществе еще с античных времен, то для ученых-ботаников и химиков время социализации пришло только в XIX веке — одновременно и в западной науке, и в российской. Вероятно, многие со школы помнят о возмущении княгини Тугоуховской из «Горя от ума» Грибоедова: «Он химик, он ботаник, князь Федор, мой племянник». Разумеется, князь не мог быть медиком, лекарем, как их тогда называли, тогда такого просто не могло быть, но химиком и ботаником мог. Это в глазах его тетушки была всего лишь блажь и фронда молодого человека, заслуживавшего лучшей участи. На дворе тогда стоял, напомним, 1824 год.
Вторым после врачей по численности кадровым источником для российской науки были горняки из учрежденной Петром Берг-коллегии и Горного кадетского корпуса (с 1833 года — Института корпуса горных инженеров). Третьим источником были военные, в первую очередь участники топографических и горно-геологических экспедиций военного ведомства. Военные ученые были востребованы на профессорско-преподавательских должностях Института корпуса инженеров путей сообщения, Морского кадетского корпуса, Главного инженерного училища.
Как ни странно это выглядит, университеты еще долго не были поставщиком научных кадров, хотя, казалось, должны были быть главным источником. Ни один из уставов российских университетов до революции 1917 года не относил к кругу обязанностей преподавателей выполнение научных исследований. Им вменялось в обязанность только написание диссертаций. Научные исследования и публикации их результатов были личным делом преподавателей университетов, а первая же попытка государства стимулировать их к занятиям наукой закончилась почти анекдотически.
Диссертация на классный чин
В ходе университетской реформы 1804 года правительство уравняло ученые степени с чинами табели о рангах. Существовавшие тогда три ученые степени кандидата, магистра и доктора автоматически давали их обладателям соответственно 12-й, 9-й и 8-й классные чины: губернского секретаря, титулярного советника и коллежского асессора. Помимо карьерного роста первые два чина давали личное дворянство, третий — потомственное. У молодых людей низших сословий появился сильный стимул заняться наукой.
Но одновременно нововведение произвело «научную» революцию в чиновничьем мире. Для получения очередного классного чина необходимо было прослужить минимум от трех до пяти лет в предыдущем чине. А теперь появилась возможность избежать утомительной беспорочной службы. Для этого надо было с перерывами в один-два года написать три диссертации — и чиновник становился «вашим высокоблагородием» с соответствующими карьерными возможностями в его департаменте. Глава II отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии Михаил Сперанский буквально палкой загонял подведомственных ему правоведов в ученые. А министр просвещения Уваров пролоббировал правительственные постановления, освобождавшие соискателей докторских степеней от длительных изнуряющих экзаменов.
Тяга современных чиновников к ученым степеням с научной точки зрения выглядит необъяснимой: никаких явных преференций они им не дают, а неприятности могут принести, особенно в последнее время. Возникает даже подозрение о социальной магии научной степени, передающейся неким геном чиновничества. Но тогда ситуация выглядела настолько скандально, что в российской науке в 1840-е годы появилась внешняя экспертиза. А введенные в 1844 году правила защиты диссертаций и научных публикаций пополнились требованием оригинальности.
Именно тогда, в середине XIX века, в России выкристаллизовалась профессия ученого в ее европейском понимании. Тогда же заметно сократилось число ученых с дипломами иностранных университетов и одновременно выросло число российских ученых, которые проходили стажировку в западноевропейских университетах. Институт стажировки стал, по сути, необходимой частью подготовки для молодых российских ученых, желавших сделать научную карьеру. С тех пор число ученых в нашей стране, несмотря на революции и войны, пятилетки и перестройки, только росло.