Не выходите на улицу.
Режиссер, художественный руководитель театра «На Малой Бронной» Константин Богомолов
Фото: Евгений Павленко, Коммерсантъ
Режиссер, художественный руководитель театра «На Малой Бронной» Константин Богомолов
Фото: Евгений Павленко, Коммерсантъ
Будьте дома.
Откройте компьютер.
Возьмите телефон.
Вы обнаружите себя в гигантской коммунальной квартире.
В реальности Германа. Зорина.
В «Лапшине» и «Хрусталеве». «Покровских».
Вас накроет гул из нытья, звона посуды, спуска туалетов, несмешных анекдотов, пений под гитару, рассуждений под водку, брани, признаний, криков в общий телефон «Сема, как ты там? Говорят, у вас совсем плохо?».
Жизнь кипит. И все что-то делают.
Даже если ничего не делают.
Кто-то в ванной, кто-то с детьми, кто-то в растянутых спортивных штанах, кто-то в вечернем платье, кто-то варит борщ к обеду, ужину и завтраку, кто-то мастерит, кто-то творит.
Есть такое выражение: «в домашнем».
Уютное в обычной жизни.
Отчего-то тошнотворное сейчас.
Домашние люди в домашнем с домашними.
Дама на балконе гимнастику делает.
Артисты читают стихи.
Стихи хорошие. Артисты тоже.
Девушка дает советы как не опуститься.
В этой коммунаркалке есть все.
Вот деланное веселье. Вот многозначительные рассуждения.
Вот графоман.
Вот дружное семейство.
Вот домашняя эротика.
Вот весельчак.
Этот с думой о сирых. Другой грозит кулаком власти. Третий радуется выложенным в сеть музейным картинкам. Четвертый наконец посмотрел фильм. Пятый помог миру своим списком книг. Шестой выложил старое фото с моря, чтоб всем был немного светлее. Седьмой ищет и почти нашел мировой заговор. Восьмой родил, а значит все еще будет. Девятый еще не умер, и об этом важно напомнить.
Но главное — все такие славные.
Безобидные.
Равные.
Даже непонятно, в чем равные. Но равные.
Это коммунаркалка уравнивает всех.
Перегородки тонкие.
Слышен каждый стон, каждый пук, каждый ик, каждый.
Слышен каждый.
И внезапно выясняется, что вариантов мало. Совсем мало.
Вариантов всего.
Как выпендриться. Чем заняться.
То есть их просто совсем мало.
Людей много. А вариантов мало. И это большая проблема.
Это даже большая проблема, чем возможная нехватка еды.
То, что не хватает таланта. Интересности. Ума.
И просто способности к одиночеству.
Убожество. Вот более тяжелый диагноз, чем COVID.
Мы долго алкали конца света, много рассуждали о конце времен, о том, что стоим на краю пропасти, и видимо достали Небеса.
Мы получили фейковый апокалипсис.
Вместо всадников — санитары.
Вместо Суда — тесты. Да еще и не точные тесты.
Вместо чистилища — койкоместо.
Вместо дьявола, которого мы ждали по грехам нашим,— потому что грехи мы свои мыслим масштабно — явился черт из «Карамазовых» — пошлый и убогий.
И объявил нам Апокалипсис на диване обжираясь гречкой.
«Воистину ты злишься на меня за то, что я не явился тебе как-нибудь в красном сиянии, "гремя и блистая", с опаленными крыльями, а предстал в таком скромном виде. Ты оскорблен, во-первых, в эстетических чувствах твоих, а во-вторых, в гордости: как, дескать, к такому великому человеку мог войти такой пошлый черт?»
Так говорит черт Ивану Карамазову.
Так Ставрогин мыслит свой гадкий поступок как мировое зло и читает свою жуткую исповедь Тихону в расчете как минимум на проклятие, а получает в ответ замечание чисто литературного свойства.
Тихон снял очки и начал первый, с некоторою осторожностью.
— А нельзя ли в документе сем сделать иные исправления?
— Зачем? Я писал искренно,— ответил Ставрогин.
— Немного бы в слоге.
Нам Господь тоже не суд послал, а замечание чисто литературного свойства.
Господь снял очки и начал первый, с некоторою осторожностью.
— А нельзя ли в документе сем сделать иные исправления?
— Зачем? Я жил искренно,— ответил человек.
— Немного длинновато.