«Песня как жанр умирает. Нужно выходить за рамки». Сергей Шнуров ответил на вопросы Алены Долецкой и прочитал ей нецензурный стих

Долецкая: Прошло 10 лет с момента исторической пресс-конференции в Донецке, твоего интервью, когда ты так лихо во время интервью обнажил мужское достоинство.

Шнуров: Я помню даже слова: «Я вижу, что интервью не складывается. Давайте я вам лучше *** покажу».

Долецкая: Чем обрадуешь сегодня?

Шнуров: Все зависит от того, будет складываться интервью или нет. Я пытался таким образом спасти интервью.

Долецкая: Удалось?

Шнуров: Судя по количеству просмотров – да, интервью пользуется популярностью. А так бы была скучнятина полнейшая.

Долецкая: Повеселил ты знатно народ.

Шнуров: Я думаю, что удивил. Народ вообще же не подозревал, что у людей есть ***, особенно у тех, которые в телевизоре.

Долецкая: У тебя музыка, телевидение, живопись, кино. Как золотая рука: дотрагиваешься – все получается. А было что-то, что очень хотелось, и не вышло?

Шнуров: Конечно, было. Во-первых, я боюсь высоты и до сих пор с этим никак не могу побороться. Был у меня такой экспириенс в жизни: я решил побороться с высотой с помощью высоты и залез Эльбрус, оттуда спустился на горных лыжах. В первый раз в жизни, я не умел кататься. До сих пор высоты я ссу. Я на лыжах кататься я не научился.

Долецкая: А что в лыжном свитере пришел?

Шнуров: Он не лыжный, он обыкновенный. Это свитер оленевода скорее.

Долецкая: Тебе когда-нибудь было страшно или неловко перед мамой?

Шнуров: Конечно, было.

Долецкая: За что?

Шнуров: Много раз. В сознательном возрасте уже, конечно, нет. В каком-то бессознательном, скорее всего, да.

Долецкая: В бессознательном возрасте стыдиться невозможно, потому что сознанка еще не включилась.

Шнуров: Я имею в виду школьные годы, когда сознание проклевывается.

Долецкая: И что ты натворил?

Шнуров: Я был хулиганом, много чего творил. Я не считал это преступлением, и хулиганством я это не считаю. До сих пор я жил как жил. Со стороны все время получал за это тумаки.

Долецкая: Ты меня озадачил. Разъясни ситуацию. Это реклама таблеток от импотенции. Ты у нас все-таки альфа-самец, мачо, настоящий мужик, и вот реклама таблеток от импотенции. Это что?

Шнуров: Вообще люди, снимающиеся в рекламе, тем самым зарабатывают деньги.

Долецкая: Чисто деньги?

Шнуров: А что еще? Нет, конечно, иные побудительные мотивы, я к этому отношусь как к большому искусству.

Долецкая: Ты там между прочим очень серьезно играешь.

Шнуров: Я вообще всегда серьезно играю, но это не значит, что…

Долецкая: А таблетку забрасывал настоящую?

Шнуров: Нет. Другое дело, что почему-то люди верят рекламе больше, чем новостям. Человек снялся в рекламе про вялый ***, и все начинают думать, что-то не то. Ребята, это реклама, обычное зарабатывание денег. Артисты так зарабатывают деньги, причем во всем мире.

Долецкая: А ты от какой-нибудь рекламы отказывался?

Шнуров: Очень много раз.

Долецкая: От какой, например?

Шнуров: Не буду называть конкретные имена. Все, что связано с алкоголем, я обычно отказываюсь. Мне кажется, как-то это нехорошо. Таблетки те же самые, БАДы, на мой взгляд, это плацебо, а алкашку рекламировать мне как-то пока кажется, что не стоит.

Долецкая: Уже все запретили, поэтому шансов здесь заработать денег нет.

Шнуров: Нет, почему, они же придумывают всякие акции ответвленные. Это будет не так шумно, не в телевизоре.

Долецкая: Как ты считаешь, алкоголь – это снятие стресса или допинг?

Шнуров: Ни то и ни другое. Это некий культурный аспект, это как щи. Мы едим щи, мы пьем водку. Это больше имеет отношение к культуре, нежели чем к какой-то разрядке мифической. Меня алкоголь никогда не разряжал. Скорее я выходил в пограничные ситуации, испытывал свой организм, испытывал психику окружающих, напрягал бытие. Бытие напрягалось. К никаким оздоровительным практикам, особенно к очистительным психологическим разгрузкам это не имеет никакого отношения, это чушь.

Долецкая: Любовь к России. Расскажи мне про нее. Ты как будто проповедуешь «бьет значит любит», потому что «любит наш народ всякое говно». Это удар. Нет?

Шнуров: Во-первых, это не удар, на мой взгляд. Очень сложно нанести удар в пустоту. Народ – это все-таки пустота, это некое понятие. Народа как такового нет. Что «говно» здесь понятие общее довольно, что «всякое», а уж тем более «народ». Тем более это цитата Егора Летова. Я не думаю, что это лучшая вещь, которую я придумывал. На тот момент она, наверное, была какой-то нужной, но сейчас я зачастую ее не исполняю на концертах. Она уже свое отжила.

Долецкая: Какая на сегодняшний день у тебя лучшая песня?

Шнуров: Есть удачные вещи. Я считаю самыми главными своими вещами те песни, которые стали поговорками. Вообще я всегда стремлюсь сделать поговорку, сделать то, что русский народ уже давным-давно ленится – делать поговорки. Я считаю удачным «***». И фонетически это хорошо, и…

Долецкая: Это называется ассонанс. Коль уж ты упомянул эту историю, ты выступаешь там как режиссер, который отстраивает некую музыкальную миниатюру. О чем произведение, или пользуясь твоей терминологией, *** придумано?

Шнуров: Придумано, я бы сказал, не ***, а ***. Это как третий том «Мертвых душ», и четвертому не бывать.

Долецкая: Что дальше? Что может быть круче самого крутого Шнура?

Шнуров: Дальше нужно выходить за рамки формы песни. Это мне очевидно. Песня как жанр умирает. Просто популярный шлягер сам по себе уже… мне по крайней мере в нем тесно. Все последние клипы об этом кричат, что нужно что-то большее, некое соединение несоединимого, театра, газетной статьи, популярного шлягера, отбивки на радио о все что угодно. Культура постмодерна разъела все барьеры и границы. Искусство стало возможно в любой среде. Этим просто нужно пользоваться. Это мало кто заметил, но это так и есть.

Долецкая: Справедливо. Поэтому ты начал продюсировать.

Шнуров: Я могу делать все что угодно.

Долецкая: Получается так, что ты сам как произведение искусства.

Шнуров: Если бы я был произведением искусства, если бы я вообще свою жизнь рассматривал как некий культурный акт, я бы, конечно, не снимался бы в той же самой рекламе. Я пытаюсь наоборот разломать, уничтожить культ Шнура своими поступками. Как только он начинает созревать, я понимаю, что мне это не нужно, что это ложное видение, что это людей запутывает, что они становятся еще более идиотами, чем были до меня.

Долецкая: Ты просто гуманист-просветитель.

Шнуров: С гуманистом бы поспорил, но что просветитель – да.

Долецкая: Аполлон и Серафима. Кто дал имена?

Шнуров: Я, конечно.

Долецкая: Как тебя угораздило?

Шнуров: Почему угораздило? Мне нравятся эти имена.

Долецкая: Аполлон – божественной красоты. Теперь представь, парень пошел во двор. Поля? Аполя?

Шнуров: Парень как-то живет с этим именем и пока он не сталкивался с какими-то сложностями. Тем более, сейчас времена такие, что имена бывают и похлеще. Аполлон в зоне погрешимости находится, вполне нормально воспринимается, особенно сверстниками.

Долецкая: Аполлон Сергеевич – нормально звучит. А Серафима Сергеевна – ассонанс.

Шнуров: Это я специально придумал.

Долецкая: Представляешь, в нее влюбится мальчик, который «с» не выговаривает?

Шнуров: Значит нет у него шанса. Это естественный отбор.

Долецкая: Как ты общаешься с детьми?

Шнуров: Как все.

Долецкая: Они песни твои слушают?

Шнуров: Не знаю, насколько слушают, но знают.

Долецкая: Поют? Дома цитируют, тебе цитаты возвращают?

Шнуров: Нет. Цитаты не возвращают. Отношение к тому, что я делаю, довольно критичное. Может что-то понравиться, а может что-то и не понравиться.

Долецкая: Они тебя критикуют?

Шнуров: Не критикуют. Скорее, говорят «это мне не нравится, это не мое».

Долецкая: Ты трижды был женат?

Шнуров: Плюс-минус два.

Долецкая: Что или кто для тебя жена?

Шнуров: Уж точно не боевой товарищ. Жена - родственник, вот что это такое. То, с чем иногда надо просто мириться.

Долецкая: Миришься нормально?

Шнуров: Вроде да. В последнем случае мирюсь пока. «Пока» - это вообще такое слово, которое, мне кажется, надо почаще употреблять.

Долецкая: Как ты упустил Акиньшину?

Шнуров: А я ее и не держал. Инициатором расставания был я.

Долецкая: А что ты так?

Шнуров: Какая-то усталость материала произошла. До сих пор я думаю, что это было верно.

Долецкая: Общаетесь?

Шнуров: Нет. Я стараюсь с прошлыми женщинами не общаться, если это только не мама моих детей.

Долецкая: По делу, что ты все-таки сохраняешь родственность?

Шнуров: Да, наверное, так. С бывшими – это ни к чему, на мой взгляд.

Долецкая: Если я захочу тебя поздравить с Новым годом, когда ты сможешь поднять трубку?

Шнуров: Я в Новый год обычно выключаю телефон вообще.

Долецкая: Ты выступаешь на Новый год?

Шнуров: Зачастую да.

Долецкая: На самый Новый год?

Шнуров: На самый Новый год по каналу ДОЖДЬ будет идти мое выступление. А так, по-моему, да. Крайне редко выступаю в Новый год.

Долецкая: Как ты его празднуешь?

Шнуров: В последнее время никак. В последний Новый год в час ночи лег спать. Я давно пришел к выводу, что я не люблю веселиться по свистку. Мы жили-жили, а теперь нам весело. С какого хера? Мне весело, может быть, 29-ого, я буду веселиться.  А почему мне должно быть весело 31-ого, я не знаю. В Пасху я могу себе объяснить, почему это праздник. Почему Новый год праздник, для меня непонятно.

Долецкая: Ты производишь впечатление человека предельно свободного. Как ты думаешь сам, это так?

Шнуров: В мыслях я стараюсь быть вообще без границ. Вообще свобода – категория сложная. Свободных людей вообще нет. Все мы зависимы от какой-то ерунды, как воздух. Здесь не будет воздуха, и *** всем. Вся эта свобода – всем ***. Когда всем ***, тогда ни о какой свободе речи быть не может. Свобода моя, как я ее понимаю и стараюсь жить, это в мыслях своих не бояться ужасных выводов и не придерживаться в размышлениях никакой идеологии. Если ты имеешь смелость думать о чем-то, думай до конца. Не бойся думать дальше, потому что идеология – это то, что ставит некие барьеры.

Долецкая: Откуда у тебя такая свобода размышления?

Шнуров: Наверное, когда я учился теологическом институте при духовной академии, там был такой преподаватель Константин Иванов. Эта небоязнь сложных мыслей, небоязнь довольно ужасных выводов, к которым тебя приводит твоя собственная мысль, наверное, это от него.

Долецкая: Дети так же свободны, как и ты?

Шнуров: Не знаю. Могу сказать про Аполлона Сергеевича, что комбинаторность мышления у него присутствует. Он может посмотреть на предмет с разных точек зрения и не держаться за какое-то единое определение. Серафима Сергеевна учит китайский язык, поэтому что там в голове происходит у человека, который занимается не просто китайским языком, а еще и китайской культурой, мне сложно сказать. Это иные планеты.

Долецкая: Что ты ешь на завтрак? Я книжку про завтраки написала, и сейчас меня интересует.

Шнуров: Это круто. Эта книжка мне не пригодится, потому что я не завтракаю.

Долецкая: Ты не испытываешь чувство голода?

Шнуров: Нет. Я стараюсь не думать о еде, выпадая из общего тренда. Меня просто смущает то, что происходит в моем даже окружении: вроде 21 век, наконец-то за все время существования человечества проблема еды не стоит, всегда есть что поесть, даже беднейшим слоям населения, но нигде, ни в одном веке до этого я не слышал столько рассуждений о еде, когда действительно жрать было решительно нечего.

Долецкая: Что ты успел за этот год? Чем ты доволен?

Шнуров: За этот год я много что сделал, но ничего не успел.

Долецкая: А ты елку ставишь на Новый год?

Шнуров: По-разному, бывает что ставлю. По ощущениям. Бывает, идешь мимо, понравилась елка – и ты ее купил.

Долецкая: Что ты под нее положишь? Подарки будешь класть?

Шнуров: Наверное, да. Кстати, про подарки еще не думал даже. Придется, конечно. Сейчас чай допью и займусь подарками.

Долецкая: Можешь спеть?

Шнуров: Я не очень люблю эти посиделки у костра. Многие ошибочно меня принимают за душу компании. У меня никогда это не получалось.

Эй, товарищ, а ты куда ***?

Да иду в бреду

В мать-сыру ***.

А что там будет, братка?

А там будет сладко.

Сном забудусь смертным…

Слова не помню… И такое напутствие:

Эти города

Горе-не-беда

Примет без труда

Мать-сыра ***.

Сегодня придумал стишок, стишок будет лучше:

За окном у меня, пустотою звеня,

Манит в даль ***, *** ***.