Дина Кабулова начала раздавать еду московским бездомным, когда ей было семнадцать. Сейчас ей двадцать два, и она продолжает помогать тем, кто по разным причинам оказался без крыши над головой. Её рассказы о жизни на улице не нацелены на то, чтобы вызвать жалость, отвращение или побудить кого-то сделать пожертвование. О жизни на вентиляционных решётках московского метро, попытках пережить казацкий рейд в разгар Мундиаля и вечном желании начать всё сначала — в трёх рассказах, открывающих новый документальный цикл самиздата.
Крестик
Лариса стоит, прислонившись к забору у входа в парк на вокзале. По рукам у неё стекает мороженое, она пытается его слизывать, но всё равно вся пачкается. Мороженое смешивается с грязью на руках, и от этой картины меня немного передёргивает. На ней жёлтая майка, и я вижу её плечи. Острые, с веснушками, загорелые, хотя лето только-только началось. За зиму Лариса стала выглядеть гораздо хуже. Похудела килограммов на десять, не меньше, с век слезает кожа, а все руки в шрамах.
Я вообще немного боюсь смотреть на руки бездомных. Ногти всегда грязные, морщины, заусенцы, мозоли и царапины. А сейчас ещё и мороженое. Лариса стоит вместе с мужем Андреем вдалеке от всех остальных. «Лариса, добрый день, приятного аппетита. Отлично выглядите, уже в летнее переоделись. Не холодно?»
Я пытаюсь поверить в то, что сама говорю. Ларисе 46 лет, у неё есть две дочки и нет одного лёгкого. Этой зимой она сильно заболела, даже легла в больницу на месяц. Воспаление лёгких. Я очень боялась, что она не выйдет живой, потому что уж очень слабый у неё иммунитет стал за двадцать лет жизни на улице. «Андрей, а чего это вы сегодня не со всеми? Поссорились, что ли?»
Для них это совсем необычно. Все бездомные разные. Кто-то любит всё делать один, прячется, всех боится и подозревает, как наш Миша. Он прячет свои вещи на ночь в парке. Закапывает их, пока никто не видит. Ложится сверху и так пережидает ночь. Уж не знаю, что он делает зимой, но летом от его рюкзака очень сильный запах плесени и сырости. Я его так из всех бездомных вокзала и узнаю́, потому что лицо он показывать не любит.
А кто-то всегда в компании и никогда не бывает в одиночестве. Обычно летом ребята оборудуют себе уютное местечко под фонтаном. Там такой закуток за рестораном «Му-му», куда никто, кроме уборщиков, не заглядывает. В самом центре города, где каждый день проходит не знаю сколько сотен человек, лежит двухместный матрас. Его загораживает огромный мусорный контейнер, благодаря которому как раз посетители ресторана лишены возможности видеть то, что наблюдаю я каждую неделю. Матрас они притащили с ближайшей помойки, а одеяла им как раз дворники подарили. Сейчас это одеялами, конечно, назвать трудно, всё в масле, пепле, с краю надорвано и какие-то кровавые разводы. Предпочитаю не думать о том, как они там оказались.
Обычно возле матраса лежат ровным слоем остатки вчерашнего пира. Куриные кости, нарезка колбасы и сыра, помятые помидоры. И много-много всевозможных пустых бутылок. Ассортимент небольшого магазина прям. Тут на любой вкус — «Виноградный день», пиво, водка, коньяк. Каждую неделю всё повторяется. Я осматриваю всё это, пересчитываю людей и начинаю потихоньку собирать.
Так, Витя Хохол на месте, Белорус тоже тут, Руслан, Вася, Коля и Виталик. Иногда на этот праздник жизни заглядывает кто-то новенький, и тогда мы знакомимся.
— Ребят, ну что за дела, у вас же тут до мусорки рукой можно даже достать, не вставая с матраса. Чё вы тут свинарник развели, прям как моя сестра-подросток? — И начинаю всё методично выбрасывать.
— Диночка, ну что ты, что ты, мы всё сами приберём. Садись лучше с нами поговори, не так уж и часто приходишь.
— Да нет, Дин, не поссорились, — говорит Андрей. — Просто мы с Ларисой решили завязать. Вот уже два дня держимся. Вчера, конечно, сложно было, пришлось сто грамм выпить, но это чисто похмелиться. Мы хотим недельку в себя прийти, бросить бухать постоянно, там как раз Ларисе гипс снимут — и поедем на работу на ферму, ты ж поможешь? Мы на тебя очень рассчитываем.
Андрея я до сих пор немного боюсь, хотя выглядит он сейчас довольно мило. Седая борода, животик — рядовой престарелый мужчина, такие обычно слушают радио и читают газеты. Но как-то раз мне Дима рассказал, за что Андрей сидел в тюрьме.
«Как?! А ты что, не слышала эту историю? Ну, первая ходка у него была ещё по малолетке, за что точно — не знаю. Вышел он лет в восемнадцать, идёт по улице — и видит, как мужик помидоры ест. А Андрей, говорят, очень помидоры как раз любил. Подошёл он к этому мужику:
— Братан, угости помидором, а то я только вышел, года четыре уже таких не видел.
— Да какой я тебе братан, вали отсюда!
Разозлился Андрей, достал нож и пырнул его двенадцать раз в живот. Так его и посадили на десять лет или около того, уже не помню. Вот такая история».
И я даже немного рада, что в нашем еженедельном меню нет помидоров, а то мало ли чем всё кончилось бы.
— Дин, а можно просьбу?
Я уже про себя начинаю всех ненавидеть, но себя в первую очередь. Что на этот раз, интересно? Два телефона, которые я для них выбила, они благополучно пропили, одежду регулярно теряют.
— Принеси мне, пожалуйста, крест и юбку длинную, я новую жизнь хочу начать, исповедоваться. А в штанах стыдно.
Я смотрю на Ларису. У неё сломана рука, лицо опухло от многомесячного запоя, от неё пахнет затхлостью, а на ногти в сандалях мне просто страшно взглянуть. Для новой жизни, значит, только длинной юбки с крестом и не достаёт. Ну, отлично.
Прекрасно. А я-то думаю: чего же она двадцать лет обитает на улице, при живой матери и двух дочерях. Квартира есть, специальность есть — работай не хочу. Так всё дело в юбке, оказывается.
В такие моменты я не понимаю, нахрена я вообще туда прихожу? Такое ощущение, что без меня они как-то лучше справляются, хотя бы учатся рассчитывать только на себя.
— Ладно, Ларис, посмотрим, вроде дома что-то было. Давай в следующую субботу принесу.
— Спасибо тебе, Дин, большое.
Я ухожу дальше раздавать еду к пригородным кассам, встречаю Диму, который где-то раздобыл котят и теперь пытается придумать, чем их кормить. Через час вижу Ларису, которая стреляет деньги на вокзале. Подхожу поздороваться снова. У меня остались порции гречки с мясом, а людей больше нет. Думаю: о, отлично, отдам ей как раз всё. Подхожу, а она меня в упор не видит.
Говорю: «Лариса, вы чего, это же я». Не узнаёт и просит деньги дальше. Наверное, не хотела, чтобы люди что-то подумали — и денег тогда не дали.
Ну и пошла она нахуй тогда. Крест ей принести! Сама пускай себе крест купит, раз поздороваться даже сложно. Я знаю Ларису больше года, а такое впервые.
Больше мы с ней не общались. Я как-то очень сильно обиделась, а в следующую субботу её почему-то не было. Спрашивать я не стала, всё ещё была зла.
А через месяц мне позвонили и сказали, что Лариса умерла в больнице от пневмонии.
Интересно, а в рай без креста на шее берут?
Ветродуй
Вера никогда не была приспособлена к жизни. Не говоря уже о безумно сложной жизни женщины на улице. Мы познакомились с ней в январе, и, как Вера сказала, она совсем недавно тут, около трёх месяцев. За это время уже умудрилась потерять все свои вещи два раза, а с работой её обманули трижды. Вера невысокого роста и неопределённого возраста, думаю, ей было около пятидесяти пяти. Но очень уж сильно она отличалась от других бездомных женщин.
Обычно это три типажа: совсем молодые, «залётные», как Вика из Мурома. Ей около тридцати пяти лет, и в ней заметны следы былой хорошей жизни. Она всё время хотела быть красивой, просила меня принести ей крем для лица, тушь, бельё, чистую одежду. Даже когда её лицо было опухшим от многодневного запоя, она всё равно постоянно смотрелась в зеркало и поправляла волосы. Выглядело это, конечно, абсурдно.
Выход из метро бездомные называют «ветродуй». Если смена удачная, то зимой полицейские их оттуда не выгоняют. Закуток, прямо у выхода из метро, всегда завален остатками еды, которую три раза в день волонтёры разных религиозных приходов старательно раздают на улице всем желающим.
На корточках, на заплёванном полу, сидит Вика, высокая, с чёрными кудрявыми волосами и огромными голубыми глазами. Она совсем не органично смотрится в грязном закутке с остатками еды и бутылками. Кожаная чёрная сумка всегда при ней, а там зеркало и косметика. Вика раскрывала небольшое складное серебристое зеркало и смотрелась в него, поправляя пряди волос и подкрашивая опухшие глаза ярко-голубыми тенями. В этом чувствовалась какая-то аристократичность.
Многие бездомные рассказывали мне, что она живёт у разных мужчин в квартирах, трахается с ними, а взамен ей разрешают помыться, покупают одежду и духи. А когда она им надоедает, её выбрасывают на улицу, и Вика опять идёт на Киевский вокзал, пока не найдёт кого-то следующего.
Многократно Вика уговаривала меня помочь ей уехать в Муром, но каждый раз всё слетало. Она просила поселить её в хостел на пару дней, чтобы привести себя в порядок, переодеться в чистое, постираться. Потому что иначе домой ехать стыдно. «Дочь меня никогда такой не видела, ты что, Дин, не понимаешь, что ли? Я когда по улице в Муроме шла, люди на меня оглядывались, так я шикарно выглядела. Неужели не понимаешь, что в таком виде мне домой никак нельзя. Лучше уж тут помереть, чем позориться перед дочерью». Я вначале носила ей новую одежду. Штаны, рубашки, куртку. Но всё было не то. «Это я никогда не надену, зачем ты вообще мне такое старьё принесла». И так всё время она придумывала разные причины, чтобы не возвращаться домой.
Второй типаж — это бабушки и женщины условно за пятьдесят. Просят милостыню и уже не надеются на другую жизнь. Как Света, которую в 90-е обманули чёрные риелторы — и она осталась без квартиры. У неё слегка поехала крыша, и она по многу раз повторяет одно и то же: «Дин, ты на какой станции живёшь? У меня вот квартира на Коломенской была. Небольшая, правда, зато всё своё. А потом эти мрази меня обманули. Смотри, в паспорте даже прописки нет. Б-О-М-Ж». Через пять минут она опять начинала рассказывать в мельчайших подробностях, как её квартиру переписали.
А последний — это женщины, которые смогли найти себе пару на улице. И теперь всё время под защитой и как за каменной стеной. Как Ира и Ваня, например.
Но Вера была другая. Приехала из Ярославля, потому что дети выросли, а работы там не было. Классическая, в общем-то, история. Она хотела устроиться уборщицей, кондукторшей или консьержкой.
Мы договорились встретиться в двенадцать на «Котельниках». В десять я позвонила, чтобы напомнить о встрече. Нашла подходящую, как мне показалось, вакансию сиделки. Совсем недалеко от моего дома, чтобы была возможность заглядывать, проверять, как там Вера, справляется ли. Зарплата совсем небольшая, но зато по телефону им всё понравилось. «Да, Дин, я помню, спасибо. Уже на вокзале. Сейчас поем и поеду».
В 12:05 в центре зала Веры не было. Как и пять минут спустя, и пятнадцать, и сорок. Телефон недоступен. А на час было назначено собеседование в Люберцах. Я ходила по платформе туда-сюда и безумно злилась от того, что опять со мной это случилось. В единственный выходной я отложила все дела, чтобы решить чью-то чужую жизнь. Наконец, телефон заработал — и Вера извиняющимся тоном сказала, что сейчас только на «Таганской».
— Но как же так вышло? — срываюсь я на крик, а проезжающие поезда мне мешают. — Вера, но у нас собеседование через десять минут, а вы опаздываете уже на час. Вы ведь были на вокзале два часа назад.
— Прости, Диночка, еды всё не было, а я не могла ехать голодная.
От «Котельников» мы в итоге поехали на такси и всю дорогу репетировали, что скажем.
— Так, вы моя тётя, приехали из Ярославля, потому что работы там нет. Пока остановились у меня, но долго жить тут не можете, так как у меня маленький ребёнок. Опыт работы сиделкой большой, три года жили и ухаживали за женщиной с сахарным диабетом (это, кстати, даже было правдой).
Выходим из такси, я поправляю Вере шапку и вытираю от пыли куртку.
— Алло, здравствуйте, это Дина. Мы с вами договаривались на 13 на собеседование. Вот, мы у подъезда, откройте, пожалуйста. Извините за опоздание: заблудились немного по дороге.
Женщина по телефону ответила, что о собеседовании ничего не знает и вообще откуда у меня её номер. Странно.
— Извините, я, наверное, ошиблась.
Проверяю адрес, номер. Только вчера тридцать минут разговаривала по этому телефону с женщиной, обсудили все детали, договорились о точном времени. Не может быть, что я всё напутала. Через пять минут из подъезда выходит бабушка в халате и тапочках. Осматривает нас с Верой недоверчиво с ног до головы: «Что ж не заходите, я вас давно жду».
Поднимаемся на второй этаж, бабушка открывает дверь — и мне в лицо бьёт характерный запах квартиры, где живут старики. В просторной комнате очень темно, грязные окна, а шкаф весь в иконах. В углу стоит кровать и инвалидная коляска. Через пару минут пришла дочка этой бабушки, и сразу стало понятно, что Веру сюда не возьмут. Я начала рассказывать про неё, опыт работы, описывать ситуацию. Но меня попросили помолчать, а Веру рассказывать самой.
Она путалась в словах, разнервничалась, а под конец, чуть ли не плача, достала из кармана два мандарина и конфеты-леденцы.
— Угощайтесь, пожалуйста! Нам, наверное, пора. — Встала и пошла в сторону выхода.
— Мы вам обязательно позвоним. Посоветуемся с мамой и наберём вас, — говорит мне женщина в коротком леопардовом халате, резиновых тапочках и с пучком на голове. Я таких только в сериалах по телевизору видела.
Спускаемся на улицу с Верой и тут же закуриваем. Кстати, основным условием для работы было отсутствие вредных привычек: «Ладно, Вер, не расстраивайся, что-нибудь ещё обязательно найдётся».
Вы знаете Славу?
— Добрый день, скажите, а вы знаете Славу?
Мне приходит сообщение во «ВКонтакте» от незнакомой девушки. Интересно, какого Славу. Открываю список друзей. Один общий друг: Вячеслав Афанасенко. Ну конечно я знаю Славу, видимся каждую неделю. Вот только не знаю, что ей ответить, вряд ли она в курсе, что Слава живёт периодически на улице, встречается с Лизой, которая последние пятнадцать лет бродяжничает, а зарабатывает иногда мелкими кражами.
— Какого Славу?
— Ну Славу, Славу Афанасенко. У него на странице есть общее фото с вами. Вот.
Надо же, действительно. У Славы всего шесть фотографий во «ВКонтакте». Пять из них из армии, в форме вэдэвэшника. Лицо подпухшее — отмечали, наверное, что-то. И ещё одна — со мной. Мы стоим под деревом, рука Славы у меня на плече. Как сейчас помню тот день.
Была весна, и мы с ребятами собирались устроить ежегодный пикник с бездомными.
«А что нам на твоём пикнике-то делать? Меня даже в метро не пускают, о чём ты вообще говоришь», — сказал Александр, который знает вокзал как свои пять пальцев. Его дочь, по его рассказам, живёт в Америке и не знает, что с ним. Александр любит летом кататься на велосипеде, а зимой всегда ходит без перчаток. Я ему хотела подарить, даже принесла один раз, но он отказался, сказал, что руки никогда теперь не чувствуют холода. В назначенный день я приехала и начала обход. Днём бездомных на улице немного — они появляются ближе к вечеру. У выхода увидела Александра — ну да, как я и думала. «Ну что ты, куда я в таком виде поеду, мне с тобой даже в вагоне рядом стыдно стоять будет».
У Александра синяя сумка из «Икеи», где он хранит свои немногочисленные вещи. Шапка натянута на лоб, но не от холода, а потому что выяснилось как-то раз, что он стесняется лысины. Усы и борода седые и небрежные.
Димы на месте нет. Обычно он просит мелочь у пригородных касс. На Свету я особо не рассчитывала: она тяжёлая на подъём. Дальше — к общественному туалету у «Му-му». Ну ясно, все спят. Витя Хохол, Белорус, Лизка. Теснятся на грязном матрасе за мусорным контейнером, но ничем не укрыты. Захотелось по-родительски укутать их одеялом и подоткнуть сбоку. Но вроде не холодно на улице, так что ничего, обойдутся без моей заботы.
— Алло, Дина? Ну ты где там? Я стою у входа в метро уже десять минут, жду тебя. Ты что, меня обманула про пикник? А я, дурак, тебе поверил. — Ушам своим не верю. Он не забыл, да ещё и пришёл вовремя, искать и напоминать не пришлось, вот это да.
— Да, да, Слав, я тут, у туалетов. Хотела ребят тоже позвать.
— Ну ты дурочка, я ж тебе сразу сказал: никто не поедет — зачем им это. Да и не пропустит никто: смена сегодня плохая.
— Ладно, ладно, опять ты прав. Сейчас приду, подожди немного.
Пикник получился отличный тогда. Было много бездомных с других вокзалов. Мы жарили сосиски на мангале, ели овощи, фрукты, сыр, колбасу, конфеты. Ребята прихватили гитару и играли песни, мы все вместе пели, а потом кто-то даже захотел поиграть в КВН. Я обычно такое не очень люблю, как-то это пошло слишком и напоминает застолье у бабушки. Поэтому мы со Славой пошли фотографироваться.
Я попросила своего друга снять нас у неработающего фонтана и под деревом. Получилось на удивление неплохо. Так даже и не скажешь по фото, что один из этих двоих живёт на улице. Слава старался одеваться чисто, стирал одежду на «Курской», куда приезжают бездомные со всей Москвы, так как только там можно помыться и продезинфицировать одежду. А из-за того, что он совсем ещё молодой, буквально на пять лет старше меня, девятнадцатилетней, то и вообще следы улицы пока не отпечатались на его лице.
— Вы когда со Славой последний раз общались? Он нам вчера позвонил, сказал, что сломал ключицу и его срочно надо забрать домой в Молдову. Родители уже выехали за ним на машине, завтра утром будут, а он перестал выходить на связь. Вы могли бы его найти?
Это просто невозможно! Сколько же я уговаривала Славу вернуться домой, ведь там у него квартира, отношения с родителями хорошие, что для бездомных вообще-то редкость. И вот он им сам позвонил. Невозможно!
— Да! Конечно я его найду, а во сколько должны приехать родители? Они на машине?
— В десять утра. На машине, да. Дина, скажите мне честно, Слава во что-то ввязался? Он занимается криминалом?
— Ну, как вам сказать… Я точно не знаю.
— А его девушка правда беременна?
— Что?! Какая девушка?
— Слава сказал, что его девушка беременна и без неё он никуда не поедет.
— Так, ладно. Об этом мне ничего не известно. Утром поеду его искать: примерно знаю, где он может быть. Дайте родителям вашим телефон мой, пусть звонят.
— Это не мои родители, я жена брата Славы.
— А, понятно, я не знала, извините.
— Ничего-ничего, спасибо вам!
Слава оказался на своём обычном месте.
— Ну привет, собирайся, за тобой сейчас приедут.
— Кто приедет, о чём ты?
Начинаю пересказывать, что со мной связалась его родственница, и родители будут уже совсем скоро. У Славы на глазах выступают слёзы.
— У меня когда-то с отцом был конфликт. Я его ударил, он меня. Я с ним вообще не разговариваю. Я поэтому, как квартиру снял и понял, что сам тут не вытяну, матери позвонил и попросил забрать. Ходить вообще не мог, отпиздили меня — долг, говорят, возвращай. А я человек честный, помню про все долги, но что ж делать, если сначала надо квартиру снять, отмыться, постираться, а потом на работу выходить. Я же не могу в таком вот виде работать. Они мне ключицу сломали, я даже ходить не мог. Лиза мне скорую вызвала, они гипс даже не наложили — просто какими-то бинтами обмотали и вышвырнули. Тут я и понял, что без полиса мне ничего не сделают. Решился позвонить матери. Она мне сразу сказала: «Лизу с собой бери». Видишь, какие у меня хорошие родственники, сразу приехали.
Дин, понимаешь, я сижу на этой квартире, долг надо возвращать. Ну они ко мне пришли и телефон мой забрали. А я номер не помню, сказал маме только, что я в Москве. Я и не думал, что они правда за мной приедут. А видишь, они меня через тебя нашли, я и представить не мог. Лиза, поехали, пожалуйста.
— Слава, я никуда не поеду. Не заставишь меня.
На площади светит солнце, люди сидят у фонтана, девушки фотографируются, а напротив нас сидит компания и пьёт пиво. Сегодня первый солнечный день за неделю. Лиза и Слава плачут, нежно держат друг друга за руки и курят.
— Посмотри, Лиз, какие у меня родственники, они ночью написали и уже едут — поезжай, пожалуйста. Родственники у меня очень хорошие, они помогут, они тебя полюбят.
У Лизы мать — алкоголичка, отдала их с сестрой в детдом, когда Лизе было шесть. По её рассказам, в тринадцать она сбежала и начала жить на улице. Пела под гитару, спала в переходах, связалась с компанией взрослых ребят, и они взяли её под своё крыло. Когда Лизе исполнилось восемнадцать, ей положена была комната в коммуналке. Но она не хотела жить там, не понимала, как будет одна в маленьком городе. Так и осталась на улице. Это было больше пятнадцати лет назад.
— Лиз, я сам этот дом своими руками строил, поехали. Это не чей-то дом, а мой. Ты поедешь. Поедешь. Куда ты денешься — поедешь со мной.
— Я никогда дальше Москвы не выезжала, куда я поеду. У меня даже паспорта нет.
— Эй, ребята, сигаретой не угостите?
Это подошёл один парень, слегка шатаясь, из компании напротив. В руках банка «Балтики 9».
— Нет, братан, сами стреляем.
— Так, господа празднующие, документики свои показывайте. Спиртные напитки в общественных местах распивать запрещено, нацию позорите. Девушка, вот вы, — я вас тут раньше не видел. Паспорт свой покажите.
— Нет уж, это вы сначала покажите.
Я даже не заметила, откуда взялись эти люди. Их четверо. Трое высокие, все одеты одинаково: полностью в зелёной спортивной одежде, штаны с карманами, кроссовки найк, кепка и чёрный рюкзак на спине. А один низкий, в точно такой же одежде, но цвета́ — зеркально: чёрные штаны, толстовка, кепка, а рюкзак зелёный, под милитари.
— Пожалуйста, пожалуйста. Надо же, какая у нас тут важная! Ты вообще откуда взялась и чего с этими алкашами водишься?
Самый низкий парень достаёт из кармана удостоверение на толстой цепи. «Войсковое казачье общество»
— Извините, а вы кто вообще?
— Пойдём отойдём, дорогуша.
Я встаю и отряхиваюсь. Смотрю на Славу и Лизу, но они как будто совсем не удивлены.
— Ну смотри, вот ты видишь: сейчас час дня, а этот сброд тут вид портит, бухает. Ты же понимаешь — сейчас чемпионат, иностранцы приезжают, на нашу страну смотрят. Неужели ты хочешь, чтобы они увидели этот мусор?
— Какой мусор?
— Да тут везде мусор. Бомжи эти сраные, алкашня, проститутки расхаживают. Мы город чистим от этого.
— Так, ясно. А кто вам дал такое право?
— Как кто — правительство города Москвы. А ты что, новости не читаешь? Нас после 5 мая наняли, чтобы следить за порядком в городе во время чемпионата. Полиция руки марать не хочет, а нам это не впервой. Для нас это честь — чистить родной город.
— Круто, а к вам можно вступить?
— Ты что, тебе дома надо сидеть, борщи мужу варить и за хозяйством смотреть. Я, если бы твоим мужем был, давно бы тебя из дому перестал отпускать. Вот скажи, зачем тебе эти бомжи, что ты водишься с ними?
— Ну это я уж сама разберусь. А можно ваше удостоверение ещё раз посмотреть?
— Смотри, конечно, мне не жалко.
Я достаю телефон из кармана, чтобы сфотографировать, но один парень резко хватает мою рук
— Эй, не трогать меня!
— А ты телефончик свой убери обратно тогда. Ладно, давай, пошли мы.
— Ой, Дин, куда ж ты с ними пошла? Ты что, не знаешь, кто это? Я тебе не рассказывал разве? Это они Фаруха побили, когда он отказался уходить с вокзала. Мы думали, у него все зубы выпадут, всё-таки не молодой уже он. Кстати, с тех пор и не видно его — в больнице, наверное. Они и заставили волонтёров не кормить нас в парке. Мол, вид портим из гостиницы, куда все съехались, чтобы футбол смотреть. Нас теперь кормят та-а-ам, минут пятнадцать пешком отсюда. А говорят, на других вокзалах ещё хуже, люди пропадали даже. Слухи ходят, что их за 101-й километр свозят.
— Здравствуйте, вы сейчас где находитесь? — мне звонят родственники Славы. — Мы подъезжаем уже. Сможете к дороге подойти?
— Да-да, уже идём! Слава, пошли скорее! Лиза, вставай.
— Я никуда не еду. Ни за что.
Слава берёт Лизу за руку и тянет вперёд. Мы подходим к дороге, из светлой иномарки выходит крупный мужчина в коричневом пиджаке. Я стою немного сзади. Он пожимает Славе руку и оглядывает Лизу сверху вниз. Открывает заднюю дверь, и они садятся. Он подзывает меня рукой. Из передней двери выходит женщина средних лет.
— Дина? Спасибо вам огромное, я не знаю, что бы мы без вас делали. Он ведь, дурак, телефон потерял, мы бы его как иголку в стоге сена искали в этой вашей Москве. Но сейчас-то всё должно наладиться. Спасибо!
