Из своих двадцати двух Дина Кабулова занимается волонтёрской помощью бездомным уже пять лет. Началось всё с того, что она разносила домашнюю еду тем, кто ночует на картонке, на матрасе у помойки за «Му-му» и в укромном месте в парке. Но со временем Дина погружалась в проблемы бездомных всё глубже, участвуя в чьей-то судьбе неделями и месяцами. В очередном эпизоде документального цикла самиздата о жизни на улице Дина рассказывает, как, наконец, сломалась.
Месяц после моей поездки к Гале мы всё время были с ней на связи. Она рассказала, что Лёша постелил на первом этаже новый пол, а в огороде даже кое-что удалось вырастить. По воскресеньям ей дают выходной, и она ездит в церковь в город, ставит свечки за здоровье дочери и сына, а Владимир Юрьевич даже обещал оплатить ей вставные зубы. Казалось, что можно немного успокоиться и всё налаживается.
Мы с ребятами продолжали приходить с едой, но ситуация с казаками пугала всё больше. На других вокзалах бездомные рассказывали, что они видели, как несколько человек в зелёной форме сажали ночью людей в машины, а потом никто из них не вернулся. Первой моей реакцией был парализующий страх, но надо было срочно что-то делать. Вот только что? Куда заявлять — непонятно, для этого надо хотя бы знать фамилию, имя, отчество и дату рождения пропавшего человека. Бездомные знают друг друга по именам, а часто даже просто по кличкам: фамилий, а уж тем более даты рождения никто не помнит. Чтобы привлечь общественность, нужны какие-то доказательства. Пока идей, как глобально это поменять, не было, мы с двумя моими подругами, которые ходили со мной на маршрут всё время, решили пристроить по максимуму хотя бы всех наших.
Вову Катя отправила в недавно открывшийся хороший приют для мужчин на три месяца, Раула и Александра я уговорила поехать в социальный дом. Ещё двоих удалось отправить домой.
Поэтому, когда вдруг позвонила Галя и сказала, что она в Масловке жить больше не может, мой первый вопрос ей был не «почему», а «а какие у вас ещё варианты?»
Я тут же пожалела, что сказала это вслух. Если Галя звонит и говорит, что всё, с неё довольно, значит, произошло что-то очень серьёзное.
— А что случилось? Расскажите, пожалуйста. Простите, что сразу не спросила, у нас тут просто какой-то дурдом.
— Я выгнала Лёшу.
— Блин, Галя, мне очень жаль. А что он сделал?
— Да совсем малец берега попутал, я его, значит, в дом свой впустила, готовлю, обстирываю его. Только я понадеялась, что первый раз в жизни мужик нормальный попался, как он выпивать стал и руки распускать. Я как вспомнила мужа своего, как молодая была, с детьми маленькими на руках, идти некуда. Я тогда это терпела, а сейчас не намерена. Прогнала его сразу же. Он опять в общей комнате с таджиками теперь, как раньше.
— Галя, я вам очень сочувствую. Вы молодец, что выгнали его. Но я всё равно не очень понимаю: а зачем уезжать?
— Не могу я, Дин, тут одна. Очень мне плохо. Прихожу с работы — дома никого. Поем сама, котов покормлю, телевизор посмотрю — и спать. И так каждый день. Одиноко мне.
Меня страшно злят её слова. «Одиноко ей! Ну прекрасно. Галя, да тут у нас слух пошёл, что людей ночью непонятно куда увозят, а вам, значит, одиноко. Радоваться нужно, что живы, здоровы, в тепле и накормлены. Котов перед сном кормите, значит, а всё равно одиноко».
Я подавляю в себе эти мысли. Они ни к чему не приведут. Я же сама всегда говорю новым волонтёрам, что бездомные имеют такие же права, как и обычные люди. Галя имеет право хотеть жить лучше, она так же испытывает чувство одиночества, я не должна на неё злиться из-за этого.
Один раз на раздачу пришли двое новеньких, парень и девушка. Они пришли вместе, парень помог девушке снять куртку, из чего я сделала вывод, что они пара. По дороге на вокзал я стала расспрашивать, чем они занимаются, где учатся.
— Я в МАИ, на инженерном, — сказал парень.
— Ого, да ты технарь, а я вот в РГГУ учусь.
— Ребят, а вы что, не знакомы?
— Нет, мы в Тиндере познакомились и договорились пойти на необычное свидание. Вот сегодня первый раз и встретились.
— В смысле — на необычное свидание?
— Ну, я решил, что идти в кафе или кино банально, надо придумать что-то поинтереснее. Я никогда раньше волонтёрством не занимался, но подумал, что девушкам такое обычно нравится.
— А, ясненько. Ну тогда послушайте мой интересный инструктаж, как нужно вести себя на раздаче.
Прекрасно. Они решили провести романтическое свидание на вокзале, кормя голодных и несчастных. Как небанально. Я в ярости: такое ощущение, что у нас тут зоопарк или шоу уродов в цирке. Как такое вообще могло прийти в голову человеку в здравом уме, не понимаю.
Всю раздачу эта сладкая парочка была увлечена только собой, они не видели никого, кроме друг на друга, и мне хотелось похлопать перед их лицами и заорать «алё, давай сюда бутерброд быстрее, человек вообще-то весь день не ел, а теперь ждёт, пока ты дофлиртуешь». Но я сдерживалась и максимально спокойно пыталась привлечь их внимание к бездомным.
— Ребят, познакомьтесь, это Александр.
На лице парня возникла гримаса, что-то среднее между презрением и отвращением.
Когда раздача закончилась и мы вошли втроём в метро, я, как всегда у новеньких, начала расспрашивать.
— Ну, какие впечатления?
— Знаешь, как-то мне не очень зашло. Какие-то они, ну не знаю, неблагодарные, что ли.
— В смысле — неблагодарные?
— Ну я вот пришёл, время своё потратил, а мог бы что-то более приятное для себя сделать.
— А ты какую реакцию хотел? Вообще, все люди благодарили, и тебя, кстати, тоже. Ты просто не расслышал, наверное, — говорю я настолько спокойно, насколько это вообще возможно. Больше всего мне бы хотелось сказать ему сейчас всё, что я думаю о нём.
— Ну не знаю, я как-то иначе себе это представлял.
— Знаешь, у нас очень по-разному бывает. Не понимаю, чего ты ждал, но все были тебе очень благодарны и это сказали. Приходите ещё.
Иногда мне кажется, что я поборола все свои «неправильные» эмоции. Бездомные имеют право чувствовать себя одиноко, ребята имеют право хотеть, чтобы им были благодарны за потраченное время. Но иногда терпение всё же заканчивается. «Не надо никого судить, не надо никого судить, не надо никого судить», — как мантру повторяю я и глубоко дышу.
— Галя, а может быть, не вы сюда, а наоборот, я вам отсюда кого-то отправлю? Ну, чтобы вам не так грустно было одной.
— Слушай, а хорошая идея. Уговори Веру: она же как раз, наверное, так и не нашла работу.
— Не нашла, да. Ну вот и отлично, я вас наберу тогда, если мы с ней договоримся и она захочет.
Вера — это та женщина, которую я пыталась устроить сиделкой. Неприспособленная, вечно теряющая свои вещи, обманутая всеми. Она похожа на ребёнка, которого родители оставили с продуктами у кассы в супермаркете, а сами пошли за оставшимися. В её глазах практически всегда этот страх, как будто продукты уже начали пробивать на кассе, их становится всё меньше, а родители до сих пор не пришли.
— Вера, мы тут всех пытаемся пристроить хотя бы на время, пока казаки не перестанут хозяйничать, до конца осени примерно. У меня к вам предложение: не хотите поехать на ферму к Гале? Там дом очень хороший, но, правда, надо работать много. Честно, мне там не понравилось, я бы и Галю оттуда забрала, но у неё нет документов и пока других вариантов для неё тоже нет.
— Да, могу поехать.
— Что можете — это понятно, а вы хотите? Вы подумайте ещё. У меня сейчас нет много времени, к сожалению, чтобы вам вариант получше найти, хотя можно было бы: паспорт-то у вас есть. Поэтому, может быть, вы пока что поедете, хотя бы на время, а? Что скажете? А как тут уляжется — возвращайтесь и поищем для вас хорошую оплачиваемую работу.
— Хорошо, давай так.
Вера соглашается на любое предложение, и её много раз уже обманывали и использовали. Конечно, если уж по-честному говорить, я сейчас точно так же и делаю. Ну зачем я отправляю её в место, где много работы и почти не платят? С паспортом можно было бы найти вариант гораздо лучше. Но что мне тогда делать с Галей? Одна она там долго точно не протянет. И тогда у меня будут ещё два человека, которых надо срочно куда-то пристраивать. Ладно, в конце концов, это уж точно лучше, чем их обеих казаки свезут за 101-й километр.
На этой же неделе я посадила Веру на автобус до Липецка, дала еды и денег на дорогу.
— Вера, попробуйте там побыть до конца осени, я вас очень прошу. А потом приезжайте, я обещаю вам помочь найти работу, если хотите.
— Хорошо.
Раул
Раул — один из немногих бездомных, который никогда не пьёт. Ему 59 лет, родился и вырос в Азербайджане. По его рассказам, учился он на архитектора на родине, зарабатывал довольно неплохо, проектировал дома для местной элиты. А потом наступили 90-е, и он решил попытать счастья в бизнесе. Продал квартиру, вложил все деньги, ну а потом, конечно же, прогорел. Родителей нет, детей нет, остались только две сестры в Новосибирске.
После бизнеса работал на стройках, автомойке, а пять лет назад у него случился инсульт — и здоровье больше не позволяло зарабатывать физическим трудом. Тогда Раул решил вернуться в Азербайджан, чтобы забрать из университета диплом и устроиться здесь по специальности. Но дело затянулось, он осел на вокзале на несколько месяцев, всё никак не мог скопить денег на билет. Жил на улице, подрабатывал носильщиком, а в одну ночь оставил сумку с вещами по неопытности — и всё украли: паспорт, накопленные деньги, вещи. Сёстрам признаться он так и не смог — восточная гордость не позволяла, а время шло.
Раул довольно высокий, всегда хорошо и чисто одет. Он хромает на левую ногу — говорит, после инсульта почти совсем отнялась, но сейчас уже гораздо лучше. Зарабатывает тем, что ездит по разным московским храмам и выклянчивает деньги у батюшек. Ещё периодически ему везло: он находил часы или потерянные телефоны и сдавал. Думаю, его секрет был в том, что он никогда не пил. Раул был довольно образованным, разбирался в политике, любил обсудить последние новости. Он всегда держался в стороне, за что его не очень любили остальные бездомные.
Вот только в его истории словно недоставало каких-то кусков. Однажды я решила найти ему небольшой архитектурный заказ через знакомых, но Раул сказал, что совсем не умеет работать за компьютером, не освоил новые программы. А руками сейчас никто не чертит — времена не те. Тогда я предложила ему сделать несколько эскизов для студентов творческих вузов к просмотрам, но и на это он ответил отказом. Я принесла ему бумагу, карандаши, но Раул сказал, что плохо видит. Когда я нашла очки, оказалось, что, живя на улице, ему трудно выполнять такую тонкую работу.
— Ну понимаешь, ну куда я с этой бумагой пойду — ночую на вокзале, побираюсь, у меня даже стола нет.
— Можно, например, в библиотеку бесплатную пойти.
— Нет, Дин, это не то. Вот я встану на ноги, сниму комнату хотя бы — и тогда уж буду работать по специальности.
Получался какой-то замкнутый круг. Физически работать не может — здоровье не позволяет, а пока нет подходящих условий, то и по специальности никак. Думаю, он наврал и про бизнес в 90-х, и про архитектора. Где же тогда все его друзья, где бывшие коллеги — неужели ни к кому нельзя обратиться за помощью?
Мне было очень интересно узнать его настоящую историю — может, он когда-нибудь её и расскажет, когда будет больше доверять. Ну а пока я предложила ему и Александру поехать в социальный дом в Егорьевске — там как раз было два свободных места для мужчин. Ещё минус два — отлично. Осталось совсем немного.
ТВАРЬ
— Дин, мы всё, мы теперь точно уедем отсюда. Сил наших нет.
— Что опять случилось?
— Да что-что — невозможно уже. Работаем круглыми сутками, денег нет. Всё, мы уже окончательно решили, что приедем. А на вокзале чутка подзаработаем, отдохнём — и ты нам найдёшь новое место.
— Галь, а дайте Веру на минутку, пожалуйста.
— Алло, Вера, а можете отойти подальше, на улицу желательно? Слушайте, ну расскажите мне, что у вас там происходит. Говорила сейчас с Галей, меня даже не очень волнует, что вы решили уезжать, — это, наоборот, хорошо. Меня смущает, что она за вас говорит. Вы вообще сами-то что думаете, чего хотите?
— Нууу...
— Вер, вы не бойтесь. Скажите, что думаете. Если боитесь, что Галя услышит, — отойдите подальше. Я хочу понять, чего ВЫ хотите. Я не хочу, чтобы получилось, как в тот раз с огородами, когда вам пообещали одно, а не выполнили. Вы просто всегда соглашаетесь на всё, что другим удобно, а вы подумайте, чего ВАМ хочется, и мне скажите.
— Дин, я с Галей хочу быть.
— Так, понятно. Ну, допустим, так. Но вы понимаете, что у неё документов нет и появятся они ещё не скоро: их очень трудно делать. А у вас есть паспорт, с ним работу гораздо легче найти, я вам пом….
Вера, вы тут? Слышите?
— Это, значит, у меня документов нет, так ты меня ни во что не ставишь, тварь ты такая?! Ты думаешь, раз у меня бумажки этой сраной нет, значит, я и не человек вовсе?! Ненавижу тебя, тварь!!!
Трубку бросили. Я сижу на лавочке, и у меня перехватывает дыхание.
Перед глазами всё расплывается, и трясутся руки. Что происходит? Что это было? Я звоню опять.
— Алло?
— Сука, тварь, не звони сюда больше. Я тебе доверилась, всё тебе рассказывала, как родную тебя любила. А ты, значит, вот так ко мне. Ты думала, Вера отойдёт поговорить — и ты от меня скроешь что-то? Да, ну конечно. Тут она была, на громкой связи, я всё слышала.
Галя орёт мне в трубку, я слышу, как надрывается её голос и она рыдает. Рыдает и кричит мне «тваааааааарь» — на фоне каких-то шумов, как будто падают предметы.
— Дин, это я, Вера, — она говорит тихим и очень спокойным, любящим голосом. — Не звони сюда, пожалуйста, мы сами разберёмся.
«Вера, не разговаривай с этой сукой, дай сюда быстро мне телефон!»
— Дина, забудь этот номер навсегда. Если ты меня за человека не считаешь, просто забудь меня — и всё. Даже не думай мне звонить.
Галя орёт, а я молчу. Смотрю прямо перед собой, у меня катятся слёзы, а я даже ничего не могу ответить. Не помню, сказала ли я хоть одно слово им.
У меня холодный пот, трясутся руки и всё лицо в слезах. Я держу телефон у уха, хотя там давно гудки. Я не понимаю, что происходит, что это было? Встаю с лавочки, чтобы пойти к метро, но ноги ватные. Что произошло?
Попробую позвонить ещё. Телефон недоступен. Я сажусь и прокручиваю разговор в голове — надо понять, что я сделала не так. Я сказала Вере, что с паспортом ей найти работу легче, чем Гале. Но это же правда. Мы же вместе с ней ходили получать все справки, ходили в «Гражданское содействие», она же понимает, что именно я имею в виду. Я ведь не хотела ничего плохого, я просто хотела, чтобы Вера сделала так, как ей лучше. А Галю я вообще люблю как родную. Я прокручиваю наш разговор снова и снова.
Неужели это всё, неужели я правда сделала что-то ужасное? Я не понимаю. Опять хватаюсь за телефон. Руки не слушаются, слишком сильно трясутся, и я попадаю мимо нужных кнопок. Пытаюсь вспомнить наш разговор детально, но всё в каком-то тумане. Так, сначала я попросила её выйти, потом спросила, чего она хочет. А дальше не помню. В голове звучит только Галин крик с надрывом: «Тва-а-а-а-а-а-а-а-р-ь!!!»
Не понимаю: я ведь правда не хотела ничего плохого, я же правда стараюсь, чтобы у всех всё было хорошо. Чем я такое заслужила? Я поехала к Гале, жила у неё, созванивалась с ней как со своей родственницей. Почему, почему это произошло? Что я сделала не так?
Я без конца повторяю одни и те же слова и фразы на кухне у своих друзей. Я ничего плохого не хотела, я очень их люблю — чем я это заслужила? Я не помню, как сюда доехала, но это было правильное решение. Андрей помогает бездомным уже десять лет, хотя он совсем ненамного старше меня. Я сижу напротив него, но, кажется, говорю больше сквозь. Это похоже на бред. У меня в голове звучит нараспев: «Тва-а-а-а-а-а-р-ь!»
Руки всё ещё трясутся, и я не понимаю, как жить дальше. То есть это всё было неправда? Всё было зря? Зачем я это делала — чтобы потешить своё самолюбие? Наверное, мне просто хотелось придать своей жизни какой-то смысл? Или нет? Может, мне тоже хотелось, чтобы мне были благодарны? Хвалили меня? Все истории, которые я с таким вниманием и интересом слушала, — может, и это всё неправда? Помню, рассказала своему папе историю про Азата, который похоронил своего сына в маленьком гробу. Меня это поразило, и что-то внутри перевернулось. А папа сказал, что это враньё, потому что чеченцы в гробах обычно не хоронят.
То есть я несколько лет каждую неделю тратила время на то, что не имеет абсолютно никакого смысла? А какая была настоящая моя мотивация, интересно? Мне никогда не нужны были слова благодарности, не нужно было, чтобы меня хвалили, — я ходила просто потому, что не могла не ходить.
Но теперь всё. Больше никогда и ни за что не помогу ни одному человеку, который меня о чём-то попросит. Этот отзвук Галиного крика «тварь» ещё на несколько недель крепко засел в моей голове.
Я приняла решение больше не ходить на раздачи. Пусть сами как-то справляются. Жили же без меня — значит, и сейчас проживут. Вот только Раул всё время названивал, но мне не хотелось говорить. Он даже честно не мог рассказать о себе — что сейчас-то ему понадобилось?
Он звонил каждый день почти неделю подряд, а когда наконец догадался, что я не отвечу, написал СМС:
«Меня положили в больницу, подозрение на туберкулёз».
